текстИногда это бывало больно. Видеть в оконном проеме ее хрупкий силуэт.
Когда угасал день, она неизменно стояла у окна, как будто прощаясь с ним навсегда. Как со свободой. Как птица в клетке, настолько уставшая, что даже не может биться о прутья.
Ее хотелось выпустить. В шуме ночного ветра и прибоя крикнуть: «Лети! Я отпускаю тебя! Пусть хотя бы ты будешь свободной…»
Но я не мог. Просто не мог представить, что будет, если, однажды заглянув в ее окна на закате, не увижу ее силуэт.
Наверное, я и жил целый день, отгоняя от себя мысли о ней, чтобы в сумерках придти под ее окна.
Но это больно, видеть отчаяние в ее глазах, и не решаться с ней даже заговорить. Хотя, не стала бы она со мной беседовать. Кто я для нее? Тюремщик, не более.
Но прихожу каждый раз, чтобы разделить с ней горе. И каждый раз, когда она становится босыми ногами на подоконник в распахнутом окне, и, замирая, ловит каждый порыв ветра, я боюсь ее сумасшедшей решительности. Она просто пытается сделать глоток свободы, а потом с сожалением возвращается к себе.
Становится холодно. И темно. Понимаю, что это ночь, но кажется, что рядом с ней все вокруг расцветает, согреваясь теплом ее сердца. Хотя готов поспорить, что на душе у нее так же холодно, как в космосе. И звезды, манящие путников и мечтателей своим светом, сейчас кажутся недосягаемо далекими и морозно колючими.
Подождав еще немного, я тихонько начинаю петь. Кажется, что постепенно воздух становится не просто холодный, а морозный, что с каждой нотой изо рта вырывается белесый пар, а пальцы, покрытые инеем, перестают чувствовать струны. Это всего лишь иллюзия ночи. Но с каждой минутой становится все холоднее. Хоть какое-то наказание безжалостному тюремщику. Но боль в душе постепенно тоже начинает замерзать. А я продолжаю перебирать струны.
Струнам ведь все равно, весело тебе или грустно, они просто звучат в унисон твоему сердцу. Но мне почему-то кажется, что за последнее время они разучились смеяться, и только тихонько плачут, плачут ее слезами, которые не увидит никто, ни небо, ни звезды, ни даже зеркало. И уж тем более тюремщику их видеть не позволено.